ДВА ПРЕДТЕЧИ
Есть знаменитая фраза св. Иоанна Дамаскина: «Когда к тебе придет язычник и спросит о вере, ты приведешь его в храм и поставишь его перед святыми изображениями». И несмотря на то, что иконы того времени выполнены т.н. техникой энкаустики (расплавленными красками) и сильно отличаются от привычных нам образов, так же поступал гораздо позже Дамаскина и св. князь Андрей Боголюбский. Когда к нему приезжали иностранные иноверцы, он говорил своим приближенным: «Введите их в церковь и на полати да видят истинное христианство и крестятся».
Иконы в Церкви всегда были свидетельством и проповедью. Причем не только язычникам и «иноверцам», но и христианам, призывно приобщая всех к «нездешней жизни». Они открывают и являют цель, к которой должен прийти человек. Но в то же время они являют и силу, могущую исцелить всего человека и выстроить его жизнь. Эта сила в них – Божия любовь.
Особенно ярко это проявилось в иконах эпохи преподобного Андрея
Рублева. Икона св. Иоанна Предтечи из Николо-Песношского монастыря (деисусный
чин) именно этого времени – конца XV века.
Вокруг св. Иоанна разлит золотой свет. Иконы той поры практически не имеют другого фона, так как он является образом Божественного света. То есть последний из пророков находится в том же облаке света, о котором апостол Петр на горе Преображения сказал: «…хорошо нам зде быти».
Лик необыкновенно мягкий и совершенно непохож на устоявшееся представление об Иоанне как суровом аскете. Нам ведь отшельник рисуется как человек, противопоставленный миру, с изможденной плотью, впавшими глазами, запавшими щеками. Здесь же, наоборот, есть настоящая округлость щек и ровная-ровная поверхность лица. Иоанн Предтеча предстоит перед престолом Божиим, руки его сложены в жесте моления и поклонения, взгляд совершенно внутренний, и общее впечатление такое, что он как будто к чему-то прислушивается.
В молебном каноне Божией Матери есть такие слова: «начальника тишины, Христа, родила еси». И св. Иоанн как бы прислушивается, припадает к Началу, Источнику тишины, к Тому, Кто является «Светом тихим». И вся эта икона – тихая, мирная, певучая. Гиматий св. Иоанна зеленого цвета. Это зелень как бы вечной весны, полноты жизни.
Во всех иконах Иоанна Предтечи есть некая особенность, ставшая
каноничной – брови ближе к переносице чуть подняты вверх. И это всегда придает
его лику некую печаль. Здесь она тоже есть – «от многи мудрости многи печали».
Но в то же время можно увидеть и, казалось бы, прямо противоположное – радость. Состояние светлой печали и просветленной, тихой радости. Ему русский язык нашел удивительно точное слово – умиление.
Однако при всей совершенной неотмирности, одухотворенности, образ неотделим от человека, не чужд ему. Скорее даже максимально приближен. Иконописец как бы дает понять, что преображение человека не есть полный разрыв между бытием земным и тем, что он видит в Божественном свете. Ибо в человеке есть какие-то качества, сердцевина, то, что сродни, созвучно этой иконе. Поэтому святость, преображение у иконы кажутся не невозможными. Образ не только показывает молитвенного предстоятеля за весь мир, но и зовет к преображению, к сообразности Богу, уподоблению себя иконе, где по-настоящему царствует свет.
А вот иная икона св. Иоанна Предтечи Ангела Пустыни, более поздняя,
60-х годов XVI века, московских мастеров. Время царя Иоанна Грозного.
Это символический образ пророка. Ангел в переводе с греческого – «посланник, вестник». Ангелом назван и написан Предтеча по характеру своего служения. Он послан был возвестить народу о Мессии и подготовить народ к Его приходу.
Иоанн Предтеча был небесным покровителем Иоанна IV.
Его именины приходятся на день Усекновения главы пророка. И образ в целом подталкивает
нас видеть в иконе как бы некий обличительный пафос того, что происходило на
Руси в эту пору. Это и непроницаемый темно-зеленый фон (вспомним при этом, что
означает фон на иконе), лик явно страдальческий, очень резкий (хотя здесь прием
тот же, что у первой иконы – концы бровей у переносицы приподняты кверху).
В связи с этим есть и ряд очень характерных нюансов. Святой Иоанн, выйдя на проповедь, говорил очень сильные слова: «Уже и секира при корене дерева лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь». На иконе под чашей мы видим дерево и секиру при нем. Но дерево не сухое, а сильное, с обильной зеленой кроной. Более того, крона того же цвета и так же проработана, как и милоть (власяница) пророка. Это принципиально не может быть случайным совпадением. Да и в чаше мы видим, вместо канонического изображения на такой иконе младенца Христа, - главу самого Иоанна, которая, вспомним, была отрублена по повелению неправедного царя Ирода.
Все это дает нам повод видеть здесь как бы своеобразное обличительное обращение к самодержцу: происходит суд неправедный, посекается не больное, а здоровое. И даже невольно вспоминаются слова Христовы, сказанные им на пути к Голгофе рыдающим женщинам: «…если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?»
Конечно, икона писалась не в самое безоблачное время нашей истории. И несмотря на то, что она есть образ вечности, Царствия Божия, вихри «дольнего мира» оставляли на ней порой весьма глубокий след. Поэтому-то мы достаточно легко датируем иконы разных веков.
И все же… Иконы не есть фотографии эпохи, пусть и символичные. И до грозненского времени бывали на Руси дни очень тяжелые. И вообще для того, что написано на какой-либо иконе, в сущности не имеет значения, когда это было написано. Не случайно на Руси к иконописцу было особое отношение. Он не просто как хороший ремесленник писал согласно канону, а был как бы зрителем таин Божиих, созерцая «горний» образ внутри себя. Именно поэтому, кстати, говоря об иконе Иоанна Предтечи из Николо-Песношского монастыря, мы вправе утверждать: то, что мы видим, – это русский духовный опыт молитвы и созерцания.
Иконописцы не могли отделить себя или кого-то от Церкви, не могли делить мир на добрых и злых. Ибо кому, как не им, было известно, что каждый человек поражен грехом. Поэтому, конечно, в «Иоанне Предтече Ангеле Пустыни» московским мастером подчеркнут обличительный пафос, и акцент этот вызван, возможно, именно реальными событиями опричнины. Но обличение здесь не может быть адресовано отдельному, конкретному историческому лицу или лицам, ибо икона написана для всех людских поколений. Поэтому это обличение адресовано предстоящему перед иконой. И если характерные особенности этой иконы видим мы, люди конца ХХ века, то, конечно, они ясно читались современниками. Но видели они в них все же не столько свою беду, сколько выход из нее. Безусловно, «секира при корене дерева лежит», но главное не в этом, а в «покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное», грех же – общий.
Икона всегда говорит правду. И чтобы пробиться сквозь непроницаемую мглу своего греха к «Невечернему Свету», лик одного и того же святого в первой иконе только тронут просветленной печалью, в другой – приобретает оттенок явной скорби, страдания и сурового предупреждения.
Но то и другое дано как духовное врачевство, дабы поднять и исцелить падшего.
О.Александр Лаврин
(«СПГ»,№10 (34)